Смирившись с решением Рольфа, помрачневший Ричард сошел на берег.
Первый корабль отплыл из Сен-Валери за час до заката. Рольф и его люди покидали порт позже остальных: лошадей грузили в последнюю очередь, чтобы как можно меньше нервировать их. Корабли с воинами и снаряжением неровным рядом выплывали из дельты реки Сомм и углублялись в холодные, зеленоватые воды залива. Во главе колонны гордо двигался флагманский корабль герцога «Мора». Восточный ветер раздувал паруса. То там, то здесь гребцы брались за весла, и тогда на поверхности воды вспенивались белые гребешки. Заходящее солнце — превратилось в узкую оранжевую полоску на фоне сумеречного неба. Не успел корабль Рольфа сняться с якоря, как прилив подхватил его и в сопровождении стаи крикливых чаек понес в море.
Стоя на корме, Рольф смотрел назад до тех пор, пока берег почти полностью не растворился в воде. Теперь Сен-Валери казался ему призрачным и нереальным. Реальностью стали поскрипывающие под ногами доски палубы, мощные удары морских волн о борта и холодный октябрьский ветер, обжигающий лицо и уши. Рольф закутался в накидку и натянул на голову капор. Когда солнце окончательно скрылось за горизонтом, погрузив во мрак тонкую полоску нормандской земли, он приказал зажечь мачтовый фонарь.
В полночь герцогский флот лег в дрейф, чтобы переждать кромешную темноту и пристать к английскому берегу с рассветом. Корабли плавно покачивались на мягких волнах. Высоко над головой уже несколько часов подряд висел полумесяц. Фонари на соседних судах мерцали как звезды. Вокруг царило спокойствие. Рольф осознавал, что именно такое состояние принято называть затишьем перед бурей, но не испытывал ни страха, ни раскаяния. Свесившись за борт, он полной грудью вдыхал пьянящий аромат моря. Неподалеку кто-то запел на бретонском наречии долгую, заунывную песню. Подобно туману, голос проскользнул над водой и наполнил душу Рольфа печалью. Ему хотелось навсегда запомнить это прекрасное и в то же время зловещее мгновение. Постояв так еще немного, он нехотя покинул корму и пошел на палубу проведать лошадей.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Эйлит стояла у котла, помешивая в кипящей воде куски домотканой шерсти. Добавив туда предварительно заваренные листья папоротника и ржавые гвозди, она надеялась перекрасить шерстяные отрезы в нежно-зеленый цвет. Неожиданно дверь открылась, и на пороге появились Альфред и Лильф, несущие на руках Голдвина.
Ворвавшийся снаружи ветер бросил клубы едкого дыма в лицо Эйлит. Когда она протерла передником слезящиеся глаза и снова подняла голову, братья уже внесли Голдвина в зал. Его руки обвивали их крепкие, покрытые дорожной пылью шеи, лицо было искажено от боли. При каждом неловком движении у Голдвина невольно вырывался приглушенный стон, на горле то и дело нервно ходил кадык. Почти всю голень левой ноги покрывала толстая повязка, босые ступни были обмотаны тряпками.
Выронив из рук палку, Эйлит бросилась навстречу вошедшим.
— О, Иисус! — воскликнула она испуганно. — Что случилось?
Голдвин открыл глаза и попытался улыбнуться.
— Все не так плохо, как кажется на первый взгляд, — поморщившись, с трудом выдавил он. — Скоро я буду в полном порядке.
— С Божьей помощью так оно и случится… Тебе лучше немного отдохнуть, — заметил Альфред. — Воистину, твой муженек родился в рубашке, Эйлит. Чудом уцелел: норвежец чуть не насадил его на копье. — Лицо Альфреда пересекала длинная ссадина, заканчивающаяся у основания шлема довольно глубокой раной с неровными краями. Его голубые глаза покраснели от усталости. — Лодыжка заживет быстро. Он подвернул ее, когда пытался доказать нам, что легко заберется в седло без посторонней помощи. Вот и доказал.
Несмотря на покровительственный тон, в голосе Альфреда слышались нотки гордости. Он, несомненно, восхищался мужеством товарища.
— В дороге меня несколько растрясло, — сквозь стиснутые зубы проронил Голдвин, заметив полный ужаса взгляд, брошенный на него Эйлит. Его обычно румяное лицо покрывала мертвенная бледность, тело сотрясалось в ознобе — два несомненных признака лихорадки.
— Несите его сюда, — торопливо приказала Эйлит братьям, забегая вперед и призывая на помощь Ульфхильду и Сигрид.
Помогая Альфреду и Лильфу уложить мужа в постель, она узнала от них о кровавой, но победоносной битве с норвежцами в местечке Стампфорд-Бридж, и о том, как королевские солдаты убили вероломного бунтовщика Тостига Годвинсона, и о зловещем известии, омрачившем победный пир в Йорке.
— Вильгельм Нормандский высадил свое войско на юге, — мрачно сообщил Альфред и криво усмехнулся. — Их тысячи — пешие воины, лучники и кавалерия. Через несколько дней — общий сбор в Лондоне, куда король Гарольд приведет свежие силы. Затем мы выступим навстречу норманнам и положим конец дерзкому самозванцу.
— К тому времени я уже встану на ноги. — Голдвин попытался приподняться на постели, но со стоном рухнул обратно.
— Сомневаюсь, что рана в животе позволит тебе оправиться так быстро, — фыркнул Альфред.
Приподняв край рубахи, Эйлит со страхом посмотрела на грязную, неряшливую повязку, опоясывающую тело мужа. Из-под нее торчали клочья пропитанной кровью тряпки. У Эйлит помутнело перед глазами, когда она представила себе Голдвина на поле боя лицом к лицу с норвежским солдатом.
— Лежи спокойно, — властно сказала она, когда муж приподнялся на локте и забормотал что-то утешительное. — Дай-ка я осмотрю твою рану. Думаю, нужно наложить свежую повязку. Эти лохмотья выглядят отвратительно. Братцы, почему бы вам не спуститься в зал? Ульфхильда накормит вас.
Альфред продолжал стоять у постели раненого как вкопанный. Лильф смущенно улыбнулся и потянул его к двери.
— Значит, с такой ужасной раной ты ехал в седле от самого Йорка? — после ухода братьев уточнила Эйлит, осторожно разматывая повязку.
— Так было нужно… Видела бы ты лицо короля в тот момент, когда в разгар пира прибыл гонец с известием о высадке норманнов… Ой! — Он весь напрягся, почувствовав, как руки Эйлит отрывают повязку от края раны.
— И ты, разумеется, сидел за столом и веселился вместе со всеми? — с притворным равнодушием поинтересовалась Эйлит, тщательно скрывая страх и раздражение. Уж она-то, как никто другой, знала упрямую натуру Голдвина. Знала, что присутствие Альфреда и Лильфа заставляло его всю дорогу от Йорка скрывать свою слабость, чтобы выглядеть в их глазах сильным воином, а не слабаком-ремесленником.
— Многим в том бою досталось больше, чем мне. Их вносили на носилках в зал, где восседал король. Я пришел сам.
Уловив в голосе мужа горделивые нотки, Эй-лит поджала губы.
— Честно говоря, поначалу я даже не чувствовал боли, — продолжал он. — Я скакал от Йорка целых три дня, не вспоминая о дырке в собственном животе. Я почти здоров, просто чертовски устал. Нужно хорошенько отдохнуть…
Эйлит осторожно приподняла последний клочок окровавленной тряпки и взглянула на рану, с которой Голдвин умудрился не только ходить, но и ездить верхом на протяжении неполных двух недель. От середины живота к бедру тянулся кроваво-красный рубец, в глубине которого отчетливо виднелись поврежденные мышцы и рассеченный надвое слой жира. Края раны были стянуты грубыми неумелыми стежками. В местах, где шов разошелся, обильно выделялся гной. Кожа вокруг отекла и покраснела.
— Господь Всемилостивый! — Эйлит невольно зажала рот ладонью, к горлу подступил ком. — Голдвин, ты не сможешь никуда отправиться в таком состоянии.
— Глупости! У Гарольда на счету каждый воин. На севере, в битве с норвежцами, мы понесли огромные потери, — раздраженно бросил Голдвин.
Эйлит открыла было рот, чтобы возразить, но, вовремя спохватившись, замолчала. Какой смысл спорить, если, несмотря на все желание Голдвина ринуться в бой за короля, рана надолго прикует его к постели? Все, что могла Эйлит, это обеспечить мужу покой и уход и таким образом помочь ему восстановить силы.
— Как скажешь, — покорно пробормотала Эйлит. — Но сейчас ты должен поспать. Не возражаешь, если я приглашу тетку Сигрид, Гульду? Она осмотрит рану и даст совет, как ее лечить.